Поэмы 1907-1921 годов - Страница 10

К оглавлению

Но… право, проку в этом нет,

Мой друг, и счастья в этом мало…

III

Востока страшная заря

В те годы чуть еще алела…

Чернь петербургская глазела

Подобострастно на царя…

Народ толпился в самом деле,

В медалях кучер у дверей

Тяжелых горячил коней,

Городовые на панели

Сгоняли публику… «Ура»

Заводит кто-то голосистый,

И царь — огромный, водянистый —

С семейством едет со двора…

Весна, но солнце светит глупо,

До Пасхи — целых семь недель,

А с крыш холодная капель

Уже за воротник мой тупо

Сползает, спину холодя…

Куда ни повернись, всё ветер…

«Как тошно жить на белом свете»,—

Бормочешь, лужу обходя,

Собака под ноги суется,

Калоши сыщика блестят,

Вонь кислая с дворов несется,

И «князь» орет: «Халат, халат!»

И встретившись лицом с прохожим,

Ему бы в рожу наплевал,

Когда б желания того же

В его глазах не прочитал…

IV

Но перед майскими ночами

Весь город погружался в сон,

И расширялся небосклон;

Огромный месяц за плечами

Таинственно румянил лик

Перед зарей необозримой…

О, город мой неуловимый,

Зачем над бездной ты возник?..

Ты помнишь: выйдя ночью белой

Туда, где в море сфинкс глядит,

И на обтесанный гранит

Склонясь главой отяжелелой,

Ты слышать мог: вдали, вдали,

Как будто с моря, звук тревожный,

Для божьей тверди невозможный

И необычный для земли…

Провидел ты всю даль, как ангел

На шпиле крепостном; и вот —

(Сон или явь): чудесный флот,

Широко развернувший фланги,

Внезапно заградил Неву…

И Сам Державный Основатель

Стоит на головном фрегате…

Так снилось многим наяву…

Какие ж сны тебе, Россия,

Какие бури суждены?..

Но в эти времена глухие

Не всем, конечно, снились сны…

Да и народу не бывало

На площади в сей дивный миг

(Один любовник запоздалый

Спешил, поднявши воротник…)

Но в алых струйках за кормами

Уже грядущий день сиял,

И дремлющими вымпелами

Уж ветер утренний играл,

Раскинулась необозримо

Уже кровавая заря,

Грозя Артуром и Цусимой,

Грозя Девятым января…

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Отец лежит в «Аллее роз»,

Уже с усталостью не споря,

А сына поезд мчит в мороз

От берегов родного моря…

Жандармы, рельсы, фонари,

Жаргон и пейсы вековые,—

И вот — в лучах больной зари

Задворки польские России…

Здесь всё, что было, всё, что есть,

Надуто мстительной химерой;

Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой…

«Месть! Месть!» — в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой…

Вот оттепель: блеснет живей

Край неба желтизной ленивой,

И очи панн чертят смелей

Свой круг ласкательный и льстивый…

Но всё, что в небе, на земле,

По-прежнему полно печалью…

Лишь рельс в Европу в мокрой мгле

Поблескивает честной сталью.

Вокзал заплеванный, дома,

Коварно преданные вьюгам;

Мост через Вислу — как тюрьма,

Отец, сраженный злым недугом,—

Все внове баловню судеб;

Ему и в этом мире скудном

Мечтается о чем-то чудном;

Он хочет в камне видеть хлеб,

Бессмертья знак — на смертном ложе,

За тусклым светом фонаря

Ему мерещится заря

Твоя, забывший Польшу, боже

Что здесь он с юностью своей?

О чем у ветра жадно просит? —

Забытый лист осенних дней

Да пыль сухую ветер носит!

А ночь идет, ведя мороз,

Усталость, сонные желанья…

Как улиц гадостны названья!

Вот, наконец, «Аллея Роз»!..—

Неповторимая минута:

Больница в сон погружена,—

Но в раме светлого окна

Стоит, оборотясь к кому-то,

Отец… и сын, едва дыша,

Глядит, глазам не доверяя…

Как будто в смутном сне душа

Его застыла молодая,

И злую мысль не отогнать:

«Он жив еще!.. В чужой Варшаве

С ним разговаривать о праве,

Юристов с ним критиковать!..»

Но всё — одной минуты дело:

Сын быстро ищет ворота

(Уже больница заперта),

Он за звонок берется смело

И входит… Лестница скрипит…

Усталый, грязный от дороги

Он по ступенькам вверх бежит

Без жалости и без тревоги…

Свеча мелькает… Господин

Загородил ему дорогу

И, всматриваясь, молвит строго:

«Вы — сын профессора?» — «Да, сын…»

Тогда (уже с любезной миной):

«Прошу вас. В пять он умер. Там…»

Отец в гробу был сух и прям.

Был нос прямой — а стал орлиный.

Был жалок этот смятый одр,

И в комнате, чужой и тесной,

Мертвец, собравшийся на смотр,

Спокойный, желтый, бессловесный…

«Он славно отдохнет теперь»,—

Подумал сын, спокойным взглядом

Смотря в отворенную дверь…

(С ним кто-то неотлучно рядом

Глядел туда, где пламя свеч,

Под веяньем неосторожным

Склоняясь, озарит тревожно

Лик желтый, туфли, узость плеч,—

И, выпрямляясь, слабо чертит

Другие тени на стене…

А ночь стоит, стоит в окне…)

И мыслит сын: «Где ж праздник Смерти?

Отцовский лик так странно тих…

Где язвы дум, морщины муки,

Страстей, отчаянья и скуки?

Иль смерть смела бесследно их?» —

Но все утомлены. Покойник

Сегодня может спать один.