Поэмы 1907-1921 годов - Страница 11

К оглавлению

Ушли родные. Только сын

Склонен над трупом… Как разбойник,

Он хочет осторожно снять

Кольцо с руки оцепенелой…

(Неопытному трудно смело

У мертвых пальцы разгибать).

И только преклонив колени

Над самой грудью мертвеца,

Увидел он, какие тени

Легли вдоль этого лица…

Когда же с непокорных пальцев

Кольцо скользнуло в жесткий гроб,

Сын окрестил отцовский лоб,

Прочтя на нем печать скитальцев,

Гонимых по миру судьбой…

Поправил руки, образ, свечи,

Взглянул на вскинутые плечи

И вышел, молвив: «Бог с тобой»

Да, сын любил тогда отца

Впервой — и, может быть, в последний,

Сквозь скуку панихид, обедней,

Сквозь пошлость жизни без конца.

Отец лежал не очень строго:

Торчал измятый клок волос;

Всё шире с тайною тревогой

Вскрывался глаз, сгибался нос;

Улыбка жалкая кривила

Неплотно сжатые уста…

Но разложенье — красота

Неизъяснимо победила…

Казалось, в этой красоте

Забыл он долгие обиды

И улыбался суете

Чужой военной панихиды…

А чернь старалась, как могла:

Над гробом говорили речи;

Цветками дама убрала

Его приподнятые плечи;

Потом на ребра гроба лег

Свинец полоскою бесспорной

(Чтоб он, воскреснув, встать не мог

Потом, с печалью непритворной,

От паперти казенной прочь

Тащили гроб, давя друг друга…

Бесснежная визжала вьюга.

Злой день сменяла злая ночь.

По незнакомым площадям

Из города в пустое поле

Все шли за гробом по пятам…

Кладбище называлось: «Воля»

Да! Песнь о воле слышим мы,

Когда могильщик бьет лопатой

По глыбам глины желтоватой;

Когда откроют дверь тюрьмы;

Когда мы изменяем женам,

А жены — нам; когда, узнав

О поруганьи чьих-то прав,

Грозим министрам и законам

Из запертых на ключ квартир;

Когда проценты с капитала

Освободят от идеала;

Когда… — На кладбище был мир,

И впрямь пахнуло чем-то вольным:

Кончалась скука похорон,

Здесь радостный галдеж ворон

Сливался с гулом колокольным…

Как пусты ни были сердца,

Все знали: эта жизнь — сгорела…

И даже солнце поглядело

В могилу бедную отца.

Глядел и сын, найти пытаясь

Хоть в желтой яме что-нибудь…

Но всё мелькало, расплываясь,

Слепя глаза, стесняя грудь…

Три дня — как три тяжелых года!

Он чувствовал, как стынет кровь…

Людская пошлость? Иль — погода?

Или — сыновняя любовь? —

Отец от первых лет сознанья

В душе ребенка оставлял

Тяжелые воспоминанья —

Отца он никогда не знал.

Они встречались лишь случайно,

Живя в различных городах,

Столь чуждые во всех путях

(Быть может, кроме самых тайных).

Отец ходил к нему, как гость,

Согбенный, с красными кругами

Вкруг глаз. За вялыми словами

Нередко шевелилась злость…

Внушал тоску и мысли злые

Его циничный, тяжкий ум,

Грязня туман сыновних дум.

(А думы глупые, младые…)

И только добрый льстивый взор,

Бывало, упадал украдкой

На сына, странною загадкой

Врываясь в нудный разговор…

Сын помнит: в детской, на диване

Сидит отец, куря и злясь,

А он, безумно расшалясь,

Вертится пред отцом в тумане…

Вдруг (злое, глупое дитя!) —

Как будто бес его толкает,

И он стремглав отцу вонзает

Булавку около локтя…

Растерян, побледнев от боли,

Тот дико вскрикнул…

Этот крик

С внезапной яркостью возник

Здесь, над могилою, на «Воле»,—

И сын очнулся… Вьюги свист,

Толпа; могильщик холм ровняет;

Шуршит и бьется бурый лист…

И женщина навзрыд рыдает

Неудержимо и светло…

Никто с ней не знаком. Чело

Покрыто траурной фатою.

Что там? Небесной красотою

Оно сияет? Или — там

Лицо старухи некрасивой,

И слезы катятся лениво

По провалившимся щекам?

И не она ль тогда в больнице

Гроб вместе с сыном стерегла?..

Вот, не открыв лица, ушла…

Чужой народ кругом толпится…

И жаль отца, безмерно жаль:

Он тоже получил от детства

Флобера странное наследство —

Education sentimentale.

От панихид и от обедней

Избавлен сын; но в отчий дом

Идет он. Мы туда пойдем

За ним и бросим взгляд последний

На жизнь отца (чтобы уста

Поэтов не хвалили мира!).

Сын входит. Пасмурна, пуста

Сырая, темная квартира…

Привыкли чудаком считать

Отца — на то имели право:

На всем покоилась печать

Его тоскующего нрава;

Он был профессор и декан;

Имел ученые заслуги;

Ходил в дешевый ресторан

Поесть — и не держал прислуги

По улице бежал бочком

Поспешно, точно пес голодный,

В шубенке никуда не годной

С потрепанным воротником;

И видели его сидевшим

На груде почернелых шпал;

Здесь он нередко отдыхал,

Вперяясь взглядом опустевшим

В прошедшее… Он «свел на нет»

Всё, что мы в жизни ценим строго

Не освежалась много лет

Его убогая берлога;

На мебели, на грудах книг

Пыль стлалась серыми слоями,

Здесь в шубе он сидеть привык

И печку не топил годами;

Он всё берег и в кучу нес:

Бумажки, лоскутки материй,

Листочки, корки хлеба, перья,

Коробки из-под папирос,

Белья не стиранного груду,

Портреты, письма дам, родных

И даже то, о чем в своих

Стихах рассказывать не буду…